Юдо Глум приговорен к смертной казни за кривляния
окружным судом города Кирьят-Кфара. Всем его обитателям
с самого начала было абсолютно ясно, что приговор никогда
не будет приведен в исполнение, потому что в Кирьят-Кфаре
никогда никого не казнили. «Кирьят-Кфар вам не Европа, –
гордились жители, – здесь ничего не доводят ни до конца, ни
до абсурда».
Поворот в сторону трагического исхода наметился, когда
на улице, где жил Юдо Глум с женой, объявилась новая собака. Справедливость хрониста должна проявляться в первую очередь в вопросах причинно-следственных связей, и
потому необходимо заметить, что поворот в сторону трагического исхода наметился с переезда на эту улицу хозяина
собаки, а не самой собаки, которую привел хозяин на растягивающемся поводке. Но поскольку сам хозяин не лаял,
то его появление прошло незамеченным. Лай же его собаки
был до того похож на субботнюю сирену в Модиин-Элите, а
собаки на этой улице до того склонны были к конформизму,
что когда еще несколько псов за заборами и, конечно, Юдо
Глум научились подражать этому собачьему имитатору, то
суббота стала объявляться в Кирьят-Кфаре по нескольку раз
на неделе, а иногда и трижды на дню.
Хоть был Юдо Глум человек приятный и необременительный как душистое мыло, и походка его была исполнена
такого достоинства, будто ему много раз одноклассники выкручивали руки в детстве (так и было), все же у Юдо Глума
издавна было немало недоброжелателей: во-первых, очень
многие местные женщины и местный автобусный кооператив «Кфар», потому что Юдо Глум однажды сказал: «Когда
я был подростком, со мною часто случались эрекции, вызываемые низкими женскими голосами или тряской в автобусе». Во-вторых, он был законченный графофон, то есть, как
все графофоны, говорил написанными фразами. Этого ему
было мало, он повадился изображать в разговоре запятую.
Он рисовал ее в воздухе запятообразным движением головы, начиная снизу, с хвостика. К этому привыкли бы, может
быть, терпимые, в общем-то, жители Кирьят-Кфара, но Юдо
Глум никак не мог решиться, как ему изобразить достовернее точку, что помещается в вершине запятой: двинуть вперед голову? выпучить глаза? Все было не то, собеседники
его обижались, а Юдо Глум расстраивался. Он так и не нашел адекватного пластического выражения для запятовской
точки и все еще продолжал обдумывать проблему, лежа на
своем балконе под домашним арестом.
Не способствовало симпатиям к Юдо Глуму и его изобретение, с которым было связано немало несбывшихся надежд
как самого Юдо Глума, так и жителей Кирьят-Кфара, – механическая птица для уничтожения комаров. Она оставила в
Кирьят-Кфаре немало глубоких выбоин на стенах и потолках
домов кирьят-кфарчан. Глядя с балкона в небо, Юдо Глум
предавался и другим (филологическим) размышлениям. Он
полагал, например, что любая фраза хороша только тогда,
когда она не банальна, но сама мысль об этом способна свести с ума своей жужжащей банальностью.
А ведь еще никто не видел, как Юдо Глум пытался укоротить длинный волосок, который обнаружил у себя на правой
брови. Он надевал очки и не мог до него добраться ножницами, он снимал очки и не мог его ни найти, ни поймать. Или
как безобразно поругался он с Windows Word, когда кричал
ему: «Будешь мне указывать, какое предложение слишком
длинное, а какое нет!»
Правда, жена его по неосторожности, присущей многим
женщинам в Кирьят-Кфаре, рассказала соседям, как сидели они однажды рядом у телевизора, когда показывали австралийских солдат, вернувшихся с войны в Ираке. Объятия,
смущенный поцелуй в губы – сцена, избитая в кинематографе, но всегда такая трогательная в жизни, вызвала у Юдо
Глума зависть.
- Я хочу, чтобы ты так же встретила меня, когда я вернусь
из Ирака, – сказал Юдо Глум жене.
- Но ты же не в Ираке, – ответила супруга.
Юдо Глум, даже не досмотрев новости, ушел в кабинет и
через пару минут прошел на выход из дома мимо смеющейся жены с обнаженной саблей, которую он вынул из ножен на
стене кабинета. (Юдо Глум обожал оружие.)
- Ты куда? – спросила жена.
- В Ирак! – ответил Юдо Глум.
- Надолго?
- Пока правительство меня оттуда не выведет, – ответил
Юдо Глум.
Жене его недолго пришлось хихикать, в наружную дверь
постучали. Она открыла ее. Там стоял Юдо Глум, но в каком
виде! Лоб и вся рубашка его были в крови!
Глаза жены расширились, но, уловив запах кетчупа, приправленного чесноком, она рассмеялась и пошла досматривать телесериал.
- У тебя не найдется чего-нибудь, чем можно вытереть саблю? – спросил Юдо Глум ей вдогонку, указывая на то, что
жена не успела заметить, – на «окровавленное» блестящее
лезвие.
Собственно смертный приговор был обрушен на голову
Юдо Глума за то, что, стоя на балконе и наблюдая за тем как
грузовик пытался развернуться в тесной тупиковой улице,
он кривлялся, помогая (утверждал Юдо Глум на
суде) грузовику жестами: вертикально развернутую ладонь с кончиками пальцев, повернутыми влево
(колеса), он осторожно двинул вперед, пока не уперся в воображаемый бордюр воображаемого противоположного тротуара, затем повернул кончики пальцев вправо, задний ход
ладони, назад, еще назад, стоп! Теперь пальцы-колеса снова
влево, ладонь вперед, облегченный вздох – машина ушла.
Реальный грузовик застрял в переулке, застрял навсегда,
потому что его перевернули, когда пытались вызволить, и
теперь новую мебель для жителей разгружали на соседней
улице.
Никто, как уже упомянуто, не собирался казнить Юдо Глума. Но однажды он сам привел приговор в исполнение. Он
сидел на балконе перед портативным компьютером, глядя
на его иконки, зеленый холмик и небо. Он положил руку на
мышку, взял в рамочку стайку облаков на экранной заставке и повесился на балконе простым усилием мысли в июне
2008 года.
«Вот и все», – сказала овсянка в банке-жестянке. «Все
умрем», – отозвался поместительный дом. Детей не было в
семье, жена Юдо Глума долго плакала.