Что-то совсем не враждебно ухнуло, потом пошипело, будто автомат наливал капучино в стакан, после чего самолет затрясло, но он продолжал лететь параллельно земле и, кажется, не собирался падать. Двумя минутами позже после нескольких секунд совместных хрипов радио и мужского голоса (прочистка гортани? глотки? – не знаю, что там прочищают в таких случаях), пилот спокойно сообщил, что самолет возвращается в аэропорт вылета по техническим причинам. Ситуация аварийная, но стандартная, волноваться не о чем, добавил он.
Я не отмечал и не запоминал реакцию пассажиров, только ощущал плечо притиснувшейся ко мне, притихшей жены. Наша привязанность тесна как детская дружба – я это не продумал тогда, просто почувствовал.
Пилот нас не обманул, самолет довольно плавно приземлился и только по крутизне поворотов, по скорости, по тому, как подпрыгнула машина на каком-то словно ухабе, которых, никак не должно быть на посадочной полосе, я почувствовал, что ситуация была необычной. У меня осталось никак не доказуемое ощущение, что высокая скорость уже на земле, резкие повороты и прыжок машины были вызваны не техническими причинами, а вполне человеческим раздражением пилота. Впрочем, однозначно определить его настроение было трудно, когда он прошествовал мимо нас по салону, провожаемый возбужденными, хотя и жидкими (видимо, из-за не прошедшего еще волнения) аплодисментами пассажиров, убедительно «интересный», как определяют таких мужчин женщины (но не моя жена). Летная форма и ореол спасителя, признаю, много ему добавляли в эти минуты.
Администрация аэропорта повела себя очень прилично, нас просили не отлучаться далеко, пообещали скорый вылет на другой машине с тем же экипажем, пригласили пообедать в ресторане и даже привезли специально для нас на тележке книги. Я удивился их набору: помимо вокзальной беллетристики и фэнтези, там были и классические романы, один из которых, хорошо мне знакомый, я выбрал и сразу же так увлекся им, разыскивая и перечитывая помнящиеся мне особенно волшебно выписанные эпизоды, что даже прихватил книгу с собой в туалет (чего никогда не делаю дома), оставив жену в ресторане наедине с жестковатой грушей, которую она не спеша обстругивала, срезая ножом слой за слоем тонкие белые ломти в темно-зеленых незамкнутых ободках. В ближайшем заведении орудовала растрепанной шваброй уборщица, мне пришлось подняться на другой этаж, там было свободно, чисто и очень тихо. Сидя на стульчаке, я ушел в текст до такой степени, что забылся. У меня затекли ноги, и пришлось подождать, держась за стены кабинки, пока пройдут подрагивание, слабость и утихнут покалывания.
Когда я вернулся в ресторан, та его часть, где вместе сидели пассажиры нашего рейса, была пуста, некоторые блюда были недоедены, ясно представилось, что люди спешно покинули зал. Не было и моей жены.
Я бросился искать пропавших. Не зная, с чего начать, я простоял несколько минут в очереди в справочное бюро, дама за стеклом направила меня в нужную точку, где мне сообщили, что самолет уже на взлетной полосе, что я опоздал, и теперь смогу вылететь только завтрашним рейсом и за отдельную оплату.
– Но моя жена?
– Ее убедили не входить в лишние расходы и не рисковать багажом, который будет без конца кружить на транспортере в Нью-Йорке, не находя хозяина. Жена будет ждать вас там завтра.
На следующий день, встретив меня в зале ожидания, она пошла мне навстречу не так легко и беспечно, как это бывало всегда. Я приписал это неловкости, испытываемой ею за то, что она улетела без меня, но ведь это я, а не она, был виновен в создавшейся ситуации. В забронированную нами гостиницу мы ехали на такси и молчали. Мне показалось, что она без охоты отпирает дверь нашего номера. Я раздвинул шторы, за стеклом стояли вполне ожидаемые высокие здания из лиги NBA, ожидаемо черные и блестящие.
Я обернулся, жена стояла, глядя не на меня, а в сторону, на висящую на стене большую фотографию номера довоенной газеты. Меня вдруг обожгло:
– Герой-пилот? – голос мой продирается сквозь ржавые заросли в горле, которые образовались, как только я вспомнил, как едва задев меня, чиркнул взгляд капитана, когда он проходил между пассажирами под их аплодисменты, по привязному ремню моей жены, и тут же еще раз по ней – наискосок вверх, будто это был не поясной ремень самолета, а автомобильный, выходящий из пряжки углом.
Она кивнула, а я молчал.
– Когда меня убеждали, он прошел мимо, прислушался, махнул мне рукой и сказал: «Поехали!»
– Прямо, Гагарин!
Она не улыбнулась. Я ждал продолжения.
– Около меня в самолете было свободное кресло...
Я хмыкнул.
– Он вскоре пришел и сел рядом. За восемь часов полета он возвращался несколько раз. Сказал, что второй пилот в этом рейсе, как видно удачливее, так что лучше ему и не торчать в кабине. Он рассказывал мне о себе, о том, как был военным летчиком.
– О боевых вылетах? Над территорией не воображаемого противника?..
Она кивнула.
– А перед самой посадкой он сказал, что мы можем провести незабываемые сутки в Нью-Йорке.
Мне казалось, я опять стою на ватных ногах, только нет клозетных стен, за которые можно держаться.
– Он увязался за мной в гостиницу, сказал, что теперь для него наконец прояснилась цель его бесконечных полетов...
О! Эта ее честность в деталях! Она присела на край кровати.
– Мы сидели в вестибюле, я боялась идти к себе в номер...
Тошнота подступила к горлу – я понял, я думаю – понял, почему она боялась. Я так давно знаю ее: как опытный автомобилист интуитивно, не думая, управляется с рычагами и педалями, так она подсознательно держится так, что ее присутствие рядом ощущается, как потрескивание и искрение вокруг высоковольтной опоры влажным вечером, но никогда не переходит она опасную грань, за которой может последовать нападение. Мне страшно было думать об этом, но я думаю – она колебалась. Нет, нет, она не колебалась, но она боялась...
– В вестибюле никого кроме нас не было, ушел куда-то и портье, а этот летчик, он вдруг стал целовать мне колени.
Ее голос пресекся.
– Вот так? – я опустился на пол и поцеловал ее сомкнутые колени.
Она кивнула.
– Вот так? – спросил я, чуть сдвигая край юбки и осторожно нажимая указательным пальцем между яблоками колен.
– Нет! – почти вскрикнула она и стиснула ноги.
– Когда он ушел в туалет, – (о! чертовы нужники!) – я сбежала, но он видел, как я получала ключи, наверно, запомнил номер комнаты и скоро поднялся и стал стучаться в дверь и уговаривать открыть ему...
– Он храбрый летчик, – сказал я, а она помрачнела.
– Жалобно просился или настойчиво? – не знаю, зачем я об этом спросил, и совсем не понимаю, почему ответ ее меня немного успокоил:
– Скорее жалобно.
Она сидела на кровати, тело ее, как обычно, образовывало двумя совершенно прямыми углами (в коленях и тазу) такой знакомый зигзаг.
Я должен передвинуть непослушные ноги своих потаенных знаний о жене и идти дальше...
– Ты... стояла сразу за дверью?
Она кивнула.
– Ты... молчала?
Она снова кивнула.
– Затаила дыхание?
Еще один кивок.
Я должен сделать следующий мучительный шаг, и я ступаю во тьме, отчаянно надеясь не провалиться в смрад и огонь.
– Ты ждала, когда он... чертыхнется в твой адрес... или еще как-нибудь... нелицеприятно выскажется?..
Она удивленно и обрадовано засмеялась и, не вставая, протянула мне обе руки, не напряженные, распрямленными ладонями к полу, с чуть растопыренными пальцами, с немного потускневшим лаком на недлинных закругленных ногтях.
– Что именно он сказал?
Она, улыбаясь и аннулировав один угол телесной ступенчатости, делавшей ее похожей на сидящую на табурете в кабинете контрразведки шпионку, упала спиной на кровать, придерживая ее края кончиками пальцев, отрицательно перекатывая голову по стеганому гостиничному покрывалу, разбрасывая по нему каштановые, слегка подкрашенные хной волосы, и категорически отказалась ответить на мой простой («Что именно он сказал?») хоть и не очень настойчиво, но все же дважды повторенный вопрос.