Посвящается
ШАБАКу и Сереге
"Бог предпочел Иакова, потому что
еще не было ультрасаунда, и только
после рождения близнецов обнаружил
Он, что Исав уж очень серьезен."
Е. Теодор Бирман
«Лучшая подруга мамы, милейшая
госпожа Родина..."
Эльфрида Елинек
Не будем заглядывать в новенькое удостоверение личности, получаемое неким репатриантом, прибывшим сегодня
прямым рейсом из Москвы на постоянное место жительства
в Еврейское Государство. Пересчитаем только на всякий
случай получаемые им денежки из так называемой «корзины
абсорбции», которые наш герой кладет в бумажник, и последуем за ним на остановку такси, где волею судеб подгоняет к
нему свою «Шкоду» с шашечками Йоси Хальфон.
– Леан? – спрашивает Йоси симпатягу-репатрианта, и
наша история тем самым получает завязку.
– Tel-Aviv, – отвечает симпатяга.
– Tel-Aviv is a great city
1, – возражает Йоси.
– Tayelet, – проявляет осведомленность пассажир.
На набережную так на набережную. Два небольших чемодана в багажнике не слишком утомляют «Шкоду», а пассажир не утомляет Йоси Хальфона лишними разговорами. С заднего сиденья он поглядывает на дорогу, на то, что попадается на глаза вдоль нее, а когда вид из окон не меняется
более двух минут, он листает взятую с собой книгу, на передней обложке которой, поверх фотографии миленького сада с
наклоненной амфорой, умеющий читать по-русски прочтет:
«Протоколы с претензией».
А мы тем временем попробуем разглядеть нового репатрианта. Как он выглядит? А как должен выглядеть внук еврея?
2 Волосы светлые, глаза серые, нос прямой, скулы чуть
выдаются, выражение лица – общее. Достаточно? Вполне
достаточно для первого знакомства.
Вот уже проехали развилку «Шапирим», вот уже зеленый
мост, за которым порой кончаются пробки и всегда проступает
Тель-Авив с его стеклянными башнями, которым полагается
скрести небо. Ну, они и скребут, раз надо. Не будем грузить
пока нашего героя подробностями о том, какая из этих башен
по-настоящему тель-авивская, а какая – рамат-ганская и не
затесалась ли между ними башня с пропиской в Гиватаиме.
Захочет – сам разберется. Мы ведь поначалу тоже пытались
разобраться, а потом перестали, и ничего – живы. Поясняем:
в России, например, был город, затем сто километров – и еще
город, еще сто километров – и третий город. И о каждом мы
могли сказать: это – город столичный, это – областной, он
меньше столичного. А этот – районный, он меньше областного
и, уж конечно, намного меньше столичного. Если вы – новый
репатриант в Еврейском Государстве или просто приехали в
гости и не хотите сойти с ума уже по дороге из аэропорта в
первый пункт своего назначения, не задавайтесь вопросом,
мимо какого населенного пункта вы сейчас проезжаете, не
спрашивайте таксиста или родственника: «Это какой город?»
В Еврейском Государстве один город проезжает через другой,
как в других странах поезд проезжает через областные и районные центры. В другой стране поезд в конце пути придет в
столицу, здесь город неизвестно где начался и бог его знает
когда растаял в другом городе, а то и вовсе в какой-нибудь
зловредной автономии. Однако утверждаем со всей определенностью, какая только возможна в Еврейском Государстве:
нет здесь такого, чтобы один город лежал на земле, а другой
был бы поставлен в нем на попа. Вы уже спрашиваете: возможно ли полюбить или хотя бы понять такую страну, о которой неизвестно, где в ней тот или иной город начинается и где
заканчивается, да и о границах самой этой страны нельзя сказать ничего такого, что можно сказать, например, про Швейцарию. А именно: что границы ее тверды настолько, что их никто и никогда не только не смел нарушить, но даже не думал
оспорить какую-нибудь доску в пограничном заборе, верхняя
часть которой отвалилась от прогнившей перекладины и повисла над территорией соседней державы.
– Какой забор в Швейцарии? – спрашивает Читатель. –
Какая доска? Что еще за прогнившая перекладина? При чем
здесь вообще Швейцария?
Да ведь мы потому и нагромоздили все это, чтобы уйти от
ответа. Такой у нас метод.
– To Marina, – уточняет уверенный в себе пассажир, не дожидаясь наводящих вопросов Йоси Хальфона. «Маринами» называют яхт-клубы. В Еврейском Государстве очень популярен
яхтенный спорт, так как он позволяет в случае экстренной ситуации быстро произвести эвакуацию населения собственными
силами, не полагаясь на государственные структуры. Ведь чем
меньше государство, тем оно юрче. А значит, требуется достаточно тяжелый государственный аппарат для того, чтобы его,
это государство, сначала прищучить, а потом придавить.
Знаком ладони останавливает пассажир Йосину попытку
открыть багажник и достать чемоданы по прибытии на место.
– One hour and forty five minutes later – in Оld Jaffa, please
3,
– говорит он, показывая на свои часы. Часы как часы, ничего
особенного. Пройти за час сорок пять прогулочным шагом из
Тель-Авива в Яффо – тем более ничего особенного.
– Give me your cellular phone number, please. I will call and
say you, where I’m exactly waiting for you.4
Странный пассажир. Первый раз видит Йоси Хальфон
такого самоуверенного фрукта из вновь прибывших. Один
как-то открыл окно в машине и спросил его, не мешает ли
ему ветер. Мешает, буркнул Йоси, и тот тут же закрыл окно
и вспотел. Другой был так растроган, что подарил ему бутылку русской водки. Поди знай, что за отраву он привез из
своей России, подумал Йоси, и отъехав за поворот, опустил
бутылку в ближайший мусорный ящик. По повадкам можно
подумать, что этот наглец – израильский летчик. И английскому языку его как будто учил местный олигарх из России
– очень похоже. Это как раз тот самый английский, которым
отдают распоряжения таксистам или на рынке «Кармель»
показывают пальцем на восточный товар редкостного сочетания красок: this one5. Ну да Бог с ним. ШАБАК6 с ним
пусть разбирается, а он, Йоси, – таксист. За час сорок пять
можно еще обернуться, поискать клиентов, а если и замешкаться на полчасика, куда он денется без своих чемоданов?
Посмотрит Старый Яффо – там красивый сад, мост через
овраг. Будет звонить, скажем: «Од дака вэ ани магиа» («Еще
минута, и я приеду»).
Пассажир, репатриант, симпатяга парень, не торопясь
двинулся вдоль набережной. Он задержался посмотреть
на две пары игроков, которые перебрасывались мячом, используя громадные деревянные ракетки без всякой обшивки.
Сочный гулкий звук отбиваемого мяча составлял основную
прелесть игры, но и игроки были – что надо. Красиво!
– What is the name of that sportive equipment?7 – указывая на ракетку, спросил репатриант у девушки, готовившейся
вступить в игру.
– Матка, – был ответ.
«Начинается», - недовольно подумал Серега, слышавший
о еврейских антиэвфемизмах8.
Упс! Все-таки подглядели мы его имя там в аэропорту. Ну,
подглядели. И что? Должны же мы с ним были когда-то познакомиться поближе, раз взяли себе в герои. Значит, Серега. Нормальное имя!
А он нас не ждал во время нашего саморазоблачения. Он
уже (шустрый какой!) дотопал без нас до кафе «Лондон»,
уже улыбается работнику службы безопасности на входе в
кафе. «Привет, коллега!» – говорит ему.
Это почему вдруг он – и коллега работнику безопасности?
Когда это он успел устроиться в охранное бюро, получить
тяжелые ботинки, черные брюки, рубашку с эмблемой, табельное оружие, пройти инструктаж? Не успел, не получил,
не проходил, нет у него всего этого. Юмор у него такой.
Вооруженный своим особым чувством юмора и уже упомянутой нами книгой, куда он еще раз заглянул перед прогулкой по набережной, Серега двинулся дальше. С прищуром
глянул он на американское посольство и кафе Mike's Place,
но не приблизился. Дошел до кришнаиток и, не найдя шляпы
или чего-то похожего, бросил им прямо под ноги десять рублей, дружески похлопал по плечу молодого американского
миссионера, которому не давала покоя мистическая связь
между красотою заката и божественной волей, пересек дорогу, посидел у фонтана. Глянул на падающих аккордеонистов
на входе в Мигдаль ха-опера, посоветовал им держать ноги
вместе и вытянуть носки, а непосредственно при приземлении бросить к черту аккордеоны и сгруппироваться. Вошел
в Мигдаль ха-опера, окинул взглядом людей на эскалаторах
и в лифте, полюбовался воздушным поцелуем бронзовой
пары под куполом, ничего не стал им советовать, потому что
уважал любовь и не совал нос в чужие альковы. Продолжил
путь, дошел до Дельфинариума, прочел фамилии на обелиске, вздохнул, задержал взгляд на пламени свечей, оглянулся, без приязни просканировал контур мечети и, пройдя через зеленый холм, двинулся дальше вдоль моря к Старому
Яффо. В Яффо он сверил свои часы с часами Абдул-Хамида
Второго на башне, поднялся на холм, осмотрел площадь,
переулки, сад, мост через овраг, вернулся на площадь и заглянул в католическую церковь. Здесь внук еврея потянулся
было щепотью правой руки к левому плечу, но передумал,
вышел из церкви и, щелкнув сотовым телефоном, набрал
первый свой номер на Святой Земле – номер сотового телефона Йоси Хальфона.
Через два часа после того, как они расстались, Йоси тормознул рядом с Серегой. Серега молча открыл багажник и
вынул из него чемоданы.
– Лама? (Почему?), – спросил Йоси. – Ло носъим ала? (Не
едем дальше?) Хамеш-эсре дакот икув – зе беайя? (Пятнадцать минут опоздания – проблема?) Ну, бээмет! (Да ладно!)
Но Серега уже вручал ему деньги.
– Беайя им ха-русим ха-аэле (Проблема с этими русскими), – качал головой Йоси. – Эйн лаэм шум савланут! (Как
они нетерпеливы!)
Когда «Шкода» скрылась за углом, Серега остановил другое такси.
– Dimona!9 – бросил он коротко водителю, загружая багажник.
– А не пора ли автору связаться с ШАБАКом? – шепчет на
ухо бдительный читатель. – Конечно, он на мечеть смотрел
без приязни, но все-таки: работник службы безопасности
этому внуку еврея – коллега! И почему именно – в Димону?
Мы, например, там отродясь не бывали.
Автор смотрит на этого читателя пустым взглядом. Не все
должен непременно знать читатель. Для чего ему, например,
знать, что всякая книга начинается не с заголовка, а с пробела перед заголовком? Или что вся эта история, от первого
пробела до последней фразы «Прощай, Серега!» пишется
на сервере ШАБАКа? И если он даже узнал сейчас от нас
последнюю фразу повести, поможет это ему? Сколько смыслов и оттенков смысла может быть у этой фразы «Прощай,
Серега!»? А? И без того, чтобы внимательно прочесть всю
историю от корки до корки, ни за что нельзя предположить,
какой же это смысл и оттенок смысла у этой фразы. А сам
автор знает этот смысл и оттенок смысла?
Молчание.
-----------------------------------
1Тель-Авив – большой город.
2Внук еврея по законам Израиля обладает правом на репатриацию.
3Через час сорок пять минут – в Старом Яффо, пожалуйста.
4Дай мне номер своего сотового телефона, пожалуйста. Я позвоню и скажу тебе, где в точности я нахожусь.
5Вот это.
6ШАБАК – “Шерут битахон клали”, общая служба безопасности Израиля, выполняющая функции контрразведки и обеспечения
внутренней безопасности на территории страны.
7Как называется этот спортивный снаряд?
8Эвфемизм – нейтральное слово, используемое в текстах и публичных высказываниях для замены других, считающихся неприличными, например: “полуфранцуз” вместо “еврей”.
9Небольшой городок в пустыне Негев, где расположен израильский ядерный центр, часто именуемый в шутку текстильной фабрикой в связи с проводимой правительством политикой неопределенности в отношении ядерного потенциала страны.
А год спустя встречаем мы Серегу все там же, на той же
набережной в Тель-Авиве, в футболке, шортах и сандалиях
на босу ногу. Он бредет как будто без особой цели (но это не
так), и хотя выражение лица у него по-прежнему – общее,
но к этому общему что-то прибавилось, и это что-то, скорее
всего, – тоска. А если идет в Тель-Авиве человек по набережной и в глазах у него тоска, то многие, пожалуй, подумают:
наверное, этот человек – из Димоны.
Что это был за год в жизни Сереги, станет проясняться
сейчас же из рассказа некоего инженера по имени Я., который о злоключениях Сереги вкратце расскажет своей жене
Баронессе, трем друзьям А., Б. и В. (мужчины) и подруге В.,
которую все зовут Котеночком.
Имена эти – рудименты другой истории, поэтому в духе
истории нынешней произведем их частичное переименование. Пусть А. будет Аркадий, Б. – Борис, В. – Виктор, а Я.
– Теодор. Баронессу трогать не будем, а Котеночка переименуем в Аталию (обязывающее библейское имя).
Проверим: А. – Аркадий – логично, Б. – Борис – понятно,
и В. – Виктор – тоже. Почему тогда Я. – Теодор, а не Яков,
например? А разве все в этой жизни понятно? Вы, например,
знаете, почему иногда доктор в психиатрической клинике читает больше книг, чем редактор журнала?
Итак, внимание! Еще минута, и Серега увидит идущего
ему навстречу человека, похожего сразу на нескольких еврейских комиков из России. Он сразу поймет, что это бывший
его соотечественник, что вот она, эта минута, и... вот рассказ
самого Теодора, который и встретился в тот судьбоносный
день Сереге фланирующим по набережной безо всякой цели
(вот у Теодора уж точно никакой цели, кроме как подышать
морем, не было).
– Бреду я, значит, по набережной, – рассказывал Теодор,
– и мне навстречу идет мужик. Я однажды такого много лет
назад встретил в Москве, когда шел пешком от дальней остановки какого-то не того автобуса в одну из гостиниц ВДНХ.
Помните? «Заря», «Восток» и еще что-то, «Восход», кажется.
– Рядом с ВДНХ «Спутник», – сказал высокий худой мужчина, которого его компаньоны звали А., извините, – теперь
уже Аркадием.
– Ну да, скажешь тоже! – возмутился Теодор. – «Спутник»!
Кто бы меня впустил туда в те годы?
А этот парнишка в Москве, – продолжил Теодор, – присоединился ко мне по дороге и все рассказывал, как ему изменила жена, какая тоска у него на душе теперь. Он был очень
молод, кажется, простоват, чувствовалось по его речи, что
вполне может он глубоко увлечься какой-нибудь идеей или
женщиной. На такого сразу положит глаз разгульная девица.
Он, с одной стороны, обеспечит ей статус, которого требует
конформистская часть ее представления о себе, а с другой
прибавит остроты ее приключениям, причем не столько даже
в ее ощущениях, сколько в глазах ее любовников. Парень
этот, обнаруживший измену жены, шел со мной до самого гостиничного номера. Перед дверью я подал ему руку, сделал
сочувственное лицо (собственно, я ему действительно сочувствовал, но чем я мог помочь?). Он посмотрел на меня с
таким печальным удивлением, будто ему изменили еще раз,
и я долго потом не мог забыть его глаз. Вот я увидел этого
мужика на набережной, и взгляд мой задержался на нем, а
он этот взгляд, видимо, сразу заметил, остановился передо
мной и говорит:
– Простите, пожалуйста! Вы не работаете случайно в
одной из следующих фирм:
Hellbit;
Hellta;
Hellisra;
Hellop;
Taasiya Avirit;
RAFAEL?1
Я на него глянул и сразу понял: парень ищет, кто бы его
сдал в ШАБАК. Почему-то мне стало жаль его. Чувство вины
из-за того, что я бросил в беде того парня в Москве, видимо,
сидело во мне все эти годы. Я пригласил его выпить пива, и
он с радостью согласился. Я ему сразу сказал, что у меня и
сомнений нет, кто он такой, но как он дошел до такой жизни? Он пригорюнился и сказал: ну да, он разведчик, находится здесь вот уже год. Живет в Димоне. Снимает квартиру
по улице Лехи, 13.
– Вы не бывали в Димоне? – спросил. – Там есть такая
улица, называется Хагана. Вернее, она до дома номер 48 Хагана, а после дома 48 – Цахал2. Причем от улицы Хагана
отходят два тупика – ЛЕХИ и Эцел, а улица Цахал от дома
48 становится все шире и шире. Ну вот, на улице ЛЕХИ я и
живу. По легенде я электрик. Задание мне было устроиться в
«Хеврат-хашмаль» (Электрическая компания) и контролировать график потребления электроэнергии ядерного реактора.
И ведь у меня получилось. (У него при этом глаза прямо засветились, рассказывал Теодор.) Приняли меня в Электрическую
компанию, подучил иврит.
Теодор глотнул воды и продолжил рассказ, а вернее, пересказ.
– Ну, дальше понятно, в любую погоду, дождь, ветер посылали бедного гоя на самую верхотуру высоковольтных столбов.
А он с детства боится электричества, ребенком сунул пальцы
в открытую розетку, которую его отец ремонтировал. А тут еще
начал понимать иврит, а вместе с этим стало к нему приходить
понимание, с кем имеет дело. В общем, у парня полная уверенность, что рано или поздно кто-нибудь между разговорами по
двум сотовым телефонам замкнет им, Серегой, не одну тысячу
вольт. А тут еще и Димона ему осточертела за год.
– Видишь, – говорит, – до чего Мордехай Вануну3 дошел
от тоски в Димоне?
– Ей-богу, жалко парня, – продолжил Теодор, – но графики
он все же составил, послал в Москву. Там их проанализировали и видят: все как раз укладывается в пределы потребления электроэнергии текстильной фабрикой средних размеров. Получает он шифрограмму от полковника из Москвы.
Видит – последняя цифра означает восклицательный знак.
Он сосчитал буквы перед восклицательным знаком – семь
букв: совпадает, наверняка – «Молодец!». Он мысленно
представил полковника – Громочастного Петра Иосифовича.
Крут полковник, но справедлив. Зря не похвалит, но если что
не по нему, мало не покажется. (Бывали времена – Петр Иосифович смущался своим отчеством, в разные периоды – по
разным причинам. Но теперь все позади.) Расшифровал Серега слово, а там: «Долбоеб!» В общем, хоть в петлю лезь.
Вот он и решил, что если сам сдастся, то выходит – предатель.
– Слышал, наверное, – спросил Серега, – как у нас теперь
с предателями?
– Слышал, – говорю.
– Вот я и подумал, – объяснял Серега, – что если меня
кто-то разоблачит, то, может, простят. Скажут: «Фашла! Бывает».
– Так и сказал: «Фашла! Бывает» («Прокол! Случается»).
Ну, думаю, абсорбировался на свою голову «внук еврея».
Это здесь: «Фашла! Бывает». А там, говорю ему, тебя после
этой «фашлы» в такую жопу засунут, куда-нибудь в Африку,
что тебе Димона вместо Парижа по ночам во снах с поллюциями сниться будет. Тут он совсем приуныл.
– У меня в Димоне, – говорит, – и снов с поллюциями не бывает. Что же мне делать? – спрашивает. – Я до этого в Африке и служил, обрадовался переводу, думал, здесь все по-другому будет.
– И тут меня осенило, – сказал Теодор и опять глотнул воды.
– Меня в последнее время донимает ШАБАК. Я им сдуру расхвастался, какой я был крутой диссидент в молодости, как мы
вчетвером на первом курсе, начитавшись источников к курсу
«Истории КПСС», создали новую партию. К счастью, один из
нас рассказал об этом родителям, и те через три дня уговорили нас распустить партию, а устав ее, как раз рукой их сына и
написанный, сами и сожгли. У меня до сих пор хранятся два
моих детских стихотворения (написанных еще до этой партии)
на события в Чехословакии. Написаны на вырванном листе из
школьного дневника. Одно, короткое, помню наизусть:
"Своих студентов
Бьют дубинкой янки.
Советской демократии
Дубинки не нужны,
Ведь у нее есть танки."
"Мораль ясна без лишних слов:
В ЦК не нужно нам ослов."
Итак, Теодор изложил друзьям вышеприведенную историю, которая была выслушана с должным вниманием членами Кнессета Зеленого Дивана. Ибо это именно они и есть
друзья Теодора, а сам Теодор – и есть тот самый Я., который написал о них роман с претензией на глубокомыслие.
На месте тот же сад с наклоненной амфорой. Из местных
новостей упоминания достоин, пожалуй, факт, что наискосок
от них арендовал недавно дом брат Йоси Хальфона – Моти,
и к нему приезжает сестра жены, имя которой неизвестно,
но хорошо известен ее голос, благодаря которому у жителей
прилегающих домов никогда не будет камней в почках.
Тут стоит объяснить и характер связи между нынешней
историей и романом, по поводу которого уже рассыпано ранее несколько многозначительных намеков. Вот оно – объяснение в достаточно строгой форме:
"Бог предпочел Иакова, потому что
еще не было ультрасаунда, и только
после рождения близнецов обнаружил
Он, что Исав уж очень серьезен."
Е. Теодор Бирман
«Лучшая подруга мамы, милейшая
госпожа Родина..."
Эльфрида Елинек
Не будем заглядывать в новенькое удостоверение личности, получаемое неким репатриантом, прибывшим сегодня
прямым рейсом из Москвы на постоянное место жительства
в Еврейское Государство...
И т.д.
Теперь пусть продолжится рассказ, ради которого затеялась эта книга. На канале National Geografic мы видели
фильм, в котором стада животных (нет ни желания, ни возможности путаться в их названиях) каждый год отправляются
в поход за многие километры от мест обитания, чтобы добраться до неких скал и облизать их, так как в составе этих
скал имеется минерал, необходимый для организма этих не
названных нами животных. Никакого другого внятного объяснения не можем мы предоставить, зачем понадобилось
Кнессету Зеленого Дивана создавать еще ШВС – Шпион-Воен-Совет и входить в него полным составом. Дело в том,
что, как выяснилось, евреям, подобно тем живым существам,
которые лижут минерал, ужасно не хватало в течение многих
столетий чего-нибудь военного. В этом отношении мы находим в них теперешних определенное сходство с англичанами. У тех:
"Rule, Britannia! Britannia, rule the waves:
Britons never shall be slaves."1
У современного еврея от этих слов просто кровь на жаре
стынет. Англичане, кстати, – ужасно воинственны. Мы видим
это, например, пересекая границу между США и Канадой,
где столько знаков и памятных надписей посвящено славным победам канадских англичан над англичанами Соединенных Штатов. Но вернемся в наши палестины.
Прежде всего, ШВС положительно решил вопрос о создании шпионской сети в районе Гуш-Дана (наделе Дана,
одного из 12 сыновей Иакова, или попросту – в Большом
Тель-Авиве). Обсуждали практические детали сношения с
Серегой. Решили, что скрывать им от русского шпиона, по
сути, нечего. Нет никакой причины для барьеров или дистанции в отношениях, постановил Кнессет Зеленого Дивана.
Даже если он захочет нарисовать наш групповой портрет и
отправить его своему начальству в Москву, то и в этом никакого ущерба не видится. И не было Теодору никакой нужды, указал ШВС, так уж распинаться и расписывать, какой он
миляга-парень, как быстро он акклиматизировался и освоил
манеры димонцев. Например, рассказывал Теодор, во время
их беседы Серега чихнул, и уже чуть было не прибег к двухтактной схеме: пальцы - нос, пальцы - ножка стула, но глянул
на Теодора, вспомнил хорошие манеры, которым учат в школе КГБ, и взял со стола салфетку. Но, может быть, это просто
от волнения – не каждый день все же так запросто завербуешь человека в шпионы, да еще не где-нибудь, а на тель-авивской набережной. И не кого попало, а самого Теодора
– члена Кнессета Зеленого Дивана, владельца дома, где заседает Кнессет, и мужа Баронессы. На следующую пятницу
Серега получил приглашение принять участие в заседании
Кнессета и познакомиться со своей шпионской сетью.
-----------------------------------
1Правь Британия, правь волнами:
Вовек не станут британцы рабами.
Знаете ли вы, как в будущем будет происходить встреча
с Читателем? Нам это определенно известно. Гаснет свет в
зале, затем ярко освещается сцена, и выходит на нее несколько смущенный Читатель, становится скромно у рампы.
Писатели в зале встают, бурной овацией встречают они своего кумира. А он все так же скромно раскланивается, благодарит, просит всех сесть, но тут же посмотрит строго и спросит сидящего в одном из первых рядов Теодора: «А при чем
здесь «Мурка» в вашем новом опусе»?
– Ну как же, – ответит Теодор, заикаясь немного, разве вы
не помните фильм «Место встречи изменить нельзя»? Тот,
кто может с лета на пианино изобразить «Мурку», тем более не затруднится наиграть Брамса. Я «Мурку» стал писать,
чтобы протолкнуть «Протоколы с претензией».
– На ваши «Протоколы», знаете ли, кое-кто обиделся, –
указывает Теодору Читатель.
– Что делать? – отвечает Теодор с фальшивым смирением в голосе. – Они очень ранимы. Вы ведь имели в виду
моих соплеменников? А ранимость – верный признак недостатка свободы, – оживляется Теодор, – да, да, все дело во
внутренней свободе.
Ну, кажется, понесло Теодора. Оседлал любимого конька.
И даже стал, как обычно, темен и заносчив в формулировках: того и гляди, опять кого-нибудь обидит.
– Свобода вообще – бремя, – говорит Теодор, и куда подевалось его заикание, – и путь к ней тернист и длинен. Но,
достигнув ее, от нее не отказываются – как от любви, как от
воспоминаний неповторимого детства.
Переходя на возвышенные темы, Теодор все же не так
легко забывает о себе.
– А что касается «Протоколов» (Читатель, заметьте, не
просил развивать эту тему), – Бог с ними, их все равно
никто не читает. А кто, например, читал «Войну и мир»?
– спросил Теодор, беспредельно смелея. – Но все знают,
что это большая и умная книга. И автору ее на небесах от
этого, вне всякого сомнения, приятно. А если бы ее читали? Одному было бы слишком много французского, другой
– слишком много войны, а третий и вовсе зевнет и скажет,
что Акунин о том же примерно пишет, но делает это гораздо живее Толстого. А тут инженер какой-то выискался,
которому скучно стало в уме складывать 17+18 (сначала
15+15=30, потом остатки – 2+3=5, итого 35), вот он и пошел романы писать. Знаем мы эти романы скучающих инженеров, отставных военных и преуспевших бизнесменов:
толково, но без души опишут какую-нибудь конструкцию,
боевые действия, динамику биржевых индексов, зато с замиранием сердца расскажут нам о любви. Например, если
это полковник инфантерии в отставке, то выглядеть это
будет примерно так: «Капитан не видел свою красавицу
жену долгих три дня. Сидя на башне танка или похлопывая отечески по плечу усталого солдата, вспоминал он ее
светлые кудри и зеленые глаза. И вот наконец, пылая от
любви, он обнял ее сзади, схватив левой рукой за правую
с..., а правой рукой за левую с...»
– Боже! – удивится себе полковник инфантерии, откидываясь от клавиатуры компьютера, – да ведь никто еще не
писал о любви так ярко, так откровенно!
– Скажите мне, кстати, – спрашивает Теодор не то Читателя, не то писателей в зале, – почему у жен преуспевающих
предпринимателей, полковников инфантерии и практических
инженеров глаза обычно карие или синие, а у героинь написанных ими книг, как и у всех проституток в Интернете, – зеленые? И ведь наверняка, если какой-нибудь мстительный
религиозный ортодокс двинет этой проститутке в скулу, хоть
из одного глаза да вылетит зеленая линза.
Вообще же, – увлекается Теодор, – цвет женских глаз – это
особая тема. Вот увидите однажды где-нибудь незнакомую
красивую женщину. Глаз еще не разглядели, но уверены по
чертам лица ее, что они серые или голубые. И тут она посмотрит на вас, и вы поражены: на лице от серых глаз – темно-
карие. Непонятно в первый момент, как такое может быть?
Вы украдкой еще раз бросите взгляд. Точно! Карие! Я видел
такие лица пару раз. Их выбросить из головы невозможно. От
таких глаз на таком лице в груди у вас пробивается дыра круглая, как в спасательном круге, то есть, пожалуй, шире самой
груди. Когда же синие глаза попадают на лицо от карих, то
душа тает, обещая жизнь долгую, размеренную и счастливую.
Зеленые глаза очень редки. Достаются они женщинам, которых силы небесные предназначили для забав или фантазий
начинающих писателей. Пройти с такими глазами спокойно по
жизни женщине так же тяжело, как канатоходцу по тросу над
цирковой ареной с тарелочкой в руке, и чтобы на тарелочке –
колышущийся холодец под розовым хреном.
Друзьям Теодора хорошо известно, что если его не остановить вовремя, то от смелости он быстро переходит к чему-то большему, а больше смелости только наглость. Но кто же
его станет останавливать, когда он заливается из партера,
да еще перед самим Читателем?
– Кстати, о «Войне и мире». Я в отношении славы и всего с ней связанного довольно расчетлив, – возвращается
Теодор, как любой пишущий человек, к своей персоне, – я
теперь подумываю, не написать ли мне пьесу или даже киносценарий. Мне очень хочется покороче свести знакомство
с актрисами...
Тут наконец Баронесса потянула его за рукав, посмотрела на него светло-серыми глазами. Лицо же у нее было немного от карих и немного от синих глаз. С галерки зашикали
Аркадий, Борис и Виктор. Аталия сунула большой и средний
пальцы в рот и свистнула так, что Читатель сбежал за кулисы
и Теодору не стало не перед кем красоваться.
Прочитав же эти строки о себе и зацепившись за фразу «темен и заносчив в формулировках», Теодор возразил
автору, что он вовсе не заносчив и что от заносчивости его
отучили шахматы.
- Каким образом? – поинтересовались мы.
- А вот каким, – ответил Теодор, – в седьмом классе я в составе детской сборной по шахматам отбыл в областной центр,
Житомир, защищать честь родного города. Соревнования продолжались почти неделю, мы жили в общежитии и питались в
столовой. И мне запомнилось, что в этой столовой в чай клали
дольку лимона. У нас в семье этого не было принято, и с тех
пор, услышав мои восторги, бабушка всегда клала мне дольку
лимона в чай, и лицо у нее при этом было немного обиженное. А на соревнованиях я проиграл во всех партиях. Когда я
проигрывал последнюю игру совсем маленькому еврейскому
мальчику из Бердичева (четверокласснику, кажется), наш тренер в сердцах махнул на меня рукой. Но я решил не сдаваться, и хоть был очень на него обижен, но на следующий год в
отборочных соревнованиях решил пойти ва-банк. Я играл с
нашим фаворитом, на год старше меня, перворазрядником (у
меня был второй разряд). Я пошел в отчаянную атаку с жертвами на его королевском фланге. На какое-то время мой соперник растерялся, стал бледнеть, краснеть. Вокруг нас столпились все, кто не был занят собственной игрой, в том числе
и наш тренер. Но перворазряднику удалось устоять против
моей атаки, постепенно он укрепил позицию, выровнял игру,
стер пот со лба и, пользуясь материальным перевесом, вызванным моими жертвами фигур, привел меня к поражению.
Тогда тренер махнул на меня рукой во второй раз и уже окончательно. С тех пор, стоит мне опустить лимонную дольку в
стакан с чаем, как заносчивость моя исчезает раньше, чем
светлеет чай в стакане.
Стоит ли верить Теодору на слово? Не знаем.
1
| 2
| 3
| 4
| 5
| 6
| 7
| 8
| 9
| 10 |
На главную